Жизнь утверждает себя через смерть
Если мы желаем быть справедливыми к смерти, то нам необходимо сказать, что судьба умирающих — будь то в раннем или пожилом возрасте — фактически не очень ужасна. Ведь если мы имеем право назвать бессмертие иллюзией, то умершие не сознают, что они утратили жизнь или что живым их не хватает. Они не могут печалиться по поводу своей разлуки со своими близкими.
После пароксизмальной горячки жизни они крепко спят; больше ничто не может их тронуть, даже сновидения. Могила, как сказал Иов, — это место, в котором злые перестают нам докучать, а усталые отдыхают. Те, кто умер преждевременно или каким-либо другим образом, не могут испытывать никаких ударов, никакого разочарования, никаких угрызений совести.
Как выразительно резюмировал Эпикур за 300 лет до н. э.: «Когда мы существуем, смерть еще не присутствует; а когда смерть присутствует, мы уже не существуем». Только в том случае, если будущая жизнь существует, нам нужно беспокоиться об умерших или сами умершие должны заботиться о себе. Только бессмертие сможет нарушить их вечный мир.
Если смерть есть конец, мы можем пожалеть себя за то, что мы потеряли дорогого друга, или пожалеть нашу родину или человечество в целом за то, что они потеряли человека выдающихся способностей; но, будучи разумными, мы не можем жалеть самого умершего человека, потому как он не существует и не может знать ни печали, ни радости. Мы не можем огорчаться из-за него как мертвого — мы огорчаемся, только видя умирающего, умирающего против воли, в сознании, что он оставляет эту жизнь преждевременно и, значит, часть полагавшегося ему по праву человеческого опыта не была ему дана.
Мы можем по-прежнему сожалеть, что он как живое существо оказался не способным продолжать пользоваться благами, которые дает жизнь; мы можем усиленно желать, чтобы он вновь был жив и мог разделить наше удовольствие по тому или иному поводу. Но неразумно переносить эти желания и сожаления на усопшего как на мертвого, потому что как мертвый он абсолютно бесчувствен ко всем таким вещам, подобно кому земли или неодушевленной материи. Он точно так же не существует, как это было перед его рождением или зачатием.
Живой, а не мертвый страдает, когда смерть сделает свое дело. Мертвые больше не могут страдать; и мы можем даже похвалить смерть, когда она кладет конец крайней физической боли или печальному умственному упадку. Не претендуя на то, что мертвые могут каким-то образом радоваться своему освобождению от превратностей жизни, мы можем радоваться тому, что умерший более не подвержен тем испытаниям и огорчениям, которые, возможно, причиняли ему страдания. И в действительности, закономерно употреблять эвфемизмы, подобные глаголам «спать» и «покоиться», в отношении умерших. Привычная формула «пусть покоится в мире» поэтическое чувство и может быть употреблена без всякого намека на сверхъестественное значение.
Но неправильно говорить о смерти как о «вознаграждении», потому как подлинное вознаграждение, как и подлинное наказание, требует сознательного переживания факта. Таким образом, для того, кто жертвует жизнью за некий идеал и навсегда уходит в пустыню молчания или забвения, смерть едва ли является вознаграждением. Хотя некоторые люди, жертвуя жизнью за своих близких, будут вполне уверены, что таким образом они достигнут вечного блаженства, есть много других, которые поступают так, хорошо зная, что смерть означает их абсолютный конец.
Нет более высокого типа нравственности, чем та, при которой встречают свой смертный час таким образом. В жизни каждого человека может наступить момент, когда смерть будет более действенной для его главных целей, чем жизнь; когда то, за что он стоит, благодаря его смерти станет более ясным и убедительным, чем если бы он поступил любым другим образом. Великие несдающиеся мученики прошлого, подобные Сократу и Иисусу, сделали несомненной истинность этого утверждения. И многие личности меньшего масштаба — бесчисленные невоспетые герои истории и обыденной жизни — подобным же образом продемонстрировали свое презрение к смерти во имя жизни, любви или какого-либо другого высшего обязательства.
Как правило предполагалось, что смерть, как таковая, — это очень большое зло, худший враг человека. В действительности, некоторые конкретные виды, в которых смерть проявляла себя на протяжении истории человечества, постоянно скашивая отдельных лиц и массы людей во цвете лет и являясь в бесконечных безобразных формах, правильно характеризовать как зло.
Однако смерть сама по себе, как явление природы — это не зло. В смерти нет ничего таинственного, ничего сверхъестественного, что могло бы быть законно истолковано в том смысле, что это божественное наказание, которому подвергаются люди и другие живые существа. Наоборот, смерть — это абсолютно естественное явление, она играла полезную и необходимую роль в ходе длительной биологической эволюции.
Действительно, без смерти, этого столь поносимого учреждения, которое придало самое полное и серьезное значение факту выживания наиболее приспособленных и таким образом сделало возможным прогресс органических видов, животное, известное под названием человека, вообще никогда не появилось бы.
Люди не могли бы существовать также и в том случае, если бы им не помогала рука смерти, которая предоставляет в их распоряжение самые основные средства человеческого существования. Топливо, пищу, одежду, жилище, обстановку и материал для чтения — все они в значительной степени находятся в зависимости от того, делает ли свое дело смерть.
Уголь, нефть и торф происходят из разложившихся органических веществ; дерево для топлива и строительства, для изготовления мебели и бумаги получают ценой гибели живых деревьев; уничтожая растения, человек обеспечивает себе пищу в виде овощей, хлеба и плодов, а также одежду в виде хлопковых, льняных и искусственных шелковых тканей. Смерть животных дает людям не только рыбу, птицу, дичь и мясо для еды, но также меха и шерсть для одежды и кожу для обуви.
Жизнь и умирание, рождение и смерть — это существенные и связанные друг с другом аспекты одних и тех же биологических и эволюционных процессов. Жизнь утверждает себя через смерть, которая в течение раннего периода эволюции вызывалась к существованию через жизнь и получает свое полное значение от жизни. В динамичном и творческом процессе развития природы одни и те же живые организмы не живут вечно — на определенном этапе они уходят со сцены уступая место новорожденным, более энергичным и жизнеспособным организмам.
Романистка Энн Пэрриш подробно остановилась на этой мысли. Каждый из нас, писала она, «должен умереть ради жизни, ради течения реки, слишком большой, чтобы ее можно было запереть в каком-нибудь пруду, ради роста семени, слишком сильного, чтобы оставаться в одной и той же форме. Поскольку эти тела должны погибнуть, мы более велики, чем нам представляется. Самым эгоистичным приходится быть щедрыми и отдавать свою жизнь другим. Самому трусливому приходится быть достаточно мужественным, чтобы уйти».
Таким образом, смерть открывает путь для наибольшего возможного числа индивидуумов, включая наших собственных потомков, с тем чтобы они смогли испытать радости жизни; и в этом смысле смерть — союзник нерожденных поколений людей вплоть до бесконечных веков будущего.
Конечно, имеются живые формы, такие, как деревья, гораздо более просто организованные, чем человек, которые живут века и десятки столетий. В своем романе «После многих лет умирает лебедь» Олдос Хаксли, сатирически изображая стремление к бессмертию, подчеркивает способность некоторых видов карпа жить несколько сотен лет. Он изображает английского лорда, достигнувшего чудовищного, недоступного для простого человека продления жизни — более 200 лет — благодаря тому, что он питался кишечной флорой этой рыбы.
Особенно подчеркивается то, что, по-видимому, единственная цена органической сложности и специализации, включая и драгоценные приобретения ума и половой любви, которые делают жизнь человека столь интересной и многосторонней, а его самого наделяют столь живым самосознанием, — это смерть для личности по истечении сравнительно короткого промежутка времени.
«Индивидуум, так сказать, заключил сделку. Ибо индивидуум выходит из зародышевой плазмы, действует, живет и в конце концов умирает ради жизни. Индивидуум — это кусочек зародышевой плазмы, который поднялся и оторвался от остальной массы, для того чтобы видеть и чувствовать жизнь, а не просто слепо и механически размножаться.
Подобно Фаусту, он продал свое бессмертие, для того чтобы жить более богато». По крайней мере для меня одно из лучших противоядий против мысли о личном угасании заключается в полном понимании естественности смерти и ее необходимого места в великом жизненном процессе эволюции, который создал условия для роста индивидуальности и в конечном счете породил уникальное и блестящее явление — самого человека.
Другое соображение, которое может противостоять перспективе забвения, состоит в том, что каждый человек буквально носит всю вечность в своем собственном бытии. Я имею в данном случае в виду, что первичные элементы тела, как требует закон неуничтожимости материи, всегда существовали в той или иной форме и всегда будут существовать. Неразрушимая материя, из которой состоят наши физические организмы, была частью вселенной 5 миллиардов лет назад и будет оставаться ее частью через 5 миллиардов лет. Бесконечное прошлое как бы фокусируется в наших телах с их сложной структурой, и из них также излучается бесконечное будущее.
Социальное значение смерти тоже имеет свои положительные стороны. Ведь смерть делает нам близкими общие заботы и общую судьбу всех людей повсюду. Она объединяет нас глубоко прочувственными сердечными эмоциями и драматически подчеркивает равенство наших конечных судеб. Всеобщность смерти напоминает нам о существенном братстве людей, которое существует несмотря на все жестокие разногласия и конфликты, зарегистрированные историей, а также в современных делах.
Джон Донн замечательно выражает это: «Ни один человек не есть Остров, целостный сам по себе; каждый человек есть часть Континента, часть Материка; если Море смоет Комок земли — это потеря Европы, такая же, как в случае, если бы был смыт Мыс, как если бы это было Имение твоих друзей или твое собственное; смерть любого человека уменьшает меня, потому что я часть Человечества; и поэтому никогда не спрашивай, по ком звонит колокол, — он звонит по тебе».
Когда мы достигаем понимания, что со смертью все заканчивается, то мы знаем самое худшее, но это худшее фактически не очень плохо. Оно до такой степени далеко от плохого, что традиционное христианство и другие религии всегда настаивали, что для нас, грешных людей, уйти и просто исчезнуть под конец жизни было бы страшным нарушением справедливости и повлекло бы за собой серьезные сомнения в существовании космической нравственности.
Если мы поймем, что смерть есть необходимое и неизбежное завершение нашей личной жизни, мы сможем с достоинством и спокойствием посмотреть в лицо этому роковому событию. Такое понимание дает нам бесценный стимул к тому, чтобы мы умирали так благородно, как должен умирать всякий зрелый и цивилизованный человек.
Что до идеи бессмертия, то в настоящее время большое число людей в мире находится в состоянии достойной сожаления нерешительности. Многие из людей не способны ни верить, ни отказаться от веры. Они чувствуют, что личное существование после смерти — это весьма сомнительное предположение; но возможность такого существования не перестает их беспокоить. Окончательное решение этого вопроса может быть для них только психологическим выигрышем.
И не может быть никакого сомнения, что решительное принятие ими того факта, что бессмертие есть иллюзия, имело бы только благоприятные последствия. Самое лучшее — не только не верить в бессмертие, но и верить в смертность. Это означает не только положительную веру в то, что смерть есть конец, но также веру в ценность человеческой жизни на этой земле и в высокое внутреннее достоинство этических и других достижений людей на протяжении их жизни.
Люди, которые обладают подобной философией и руководствуются ею в жизни, будучи преданы какому-то значительному труду, занятию или делу, лучше всего способны подняться над эмоциональными кризисами, порождаемыми смертью. Бертран Рассел дал хороший совет:
«Для того чтобы стойко вынести несчастье, когда оно придет, будет мудро воспитывать в себе в более счастливые времена определенную широту интересов… Человек, обладающий соответствующей жизненностью и энергией, преодолевает все несчастья, продолжая проявлять после каждого удара интерес к жизни и миру, который не может быть сужен до такой степени, что одна потеря превратится в роковую. Потерпеть поражение в результате одной потери или даже в результате нескольких — это не то, чем нужно восхищаться как доказательством чувствительности, это нужно оплакивать как недостаток жизненности. Все наши привязанности находятся во власти смерти, которая может унести тех, кого мы любим, в любое мгновение. Поэтому необходимо, чтобы наши жизни не имели той узкой направленности, которая отдает все значение и цель нашей жизни во власть случая».
Для многих воздействие смерти может быть уменьшено в результате изменения принятых обычаев погребения мертвых тел и траурных обрядов. В этих вопросах мы все еще остаемся в известной мере варварами. Мрачные, молчаливые города мертвых росли рука об руку с переполненными, беспокойными городами живых. Уже сейчас становится серьезной проблемой найти достаточно места для кладбищ; уже сейчас унылые территории, отведенные для умерших, представляют собой тяжелое экономическое бремя.
Кремация, по-видимому, является более разумным и здоровым методом решения судьбы умерших, чем захоронение в земле. По желанию прах умершего всегда может храниться в урне, а урну можно поставить в подходящее место. С другой стороны, те, кому хочется думать, как элементы их тела смешаются с активными силами природы, могут оставить указания, чтобы их пепел был рассеян над неким дорогим для их сердца участком земли или водным пространством.
Не может быть сомнений, что кремация в значительной степени способствовала бы ослаблению неприятных и мрачных ассоциаций, которые неизбежно появляются, когда мертвое тело сохраняется нетронутым и кладется в доступный для обозрения гроб и в доступную для посещения гробницу. В этой связи было бы более мудро не поощрять того, чтобы родственники или кто-то другой могли смотреть на труп.
Что до траура, то хотя в этом отношении индивидуумы всегда будут действовать на основании своих личных склонностей, но наиболее крайние и публичные его проявления явно достойны сожаления. Надо надеяться, что со временем исчезнет обычай носить черное, которое является остатком старомодных религиозных предрассудков. Надо также искренне надеяться, что на похоронах будут преобладать простота и достоинство.
В наше время в этом вопросе часто идут рука об руку вульгарность и большие денежные затраты. Слишком хорошо известно, как дорого обходится для человека смерть; очень часто имеет место абсолютно нетерпимая финансовая эксплуатация смерти. Когда умирает муж или отец, для семьи уже достаточно плохо то, что она теряет своего главного кормильца, так что едва ли следует самим себя еще больше подвергать опасности разорения, устраивая дорогостоящие похороны и погребение.
Но нам не кажется разумным предложение совсем отказаться от похоронных церемоний. Независимо от религиозных и философских взглядов умершего, его семьи и друзей какое-то последнее собрание людей и церемония кажутся уместным и мудрым мероприятием. Община, исполненная социального духа, остро понимающая ценность индивидуума, захочет почтить своих усопших, выказать свое сострадание к ним или по крайней мере выразить всем, кто умирает, независимо от того, насколько незначительные были их земные достижения, свое демократическое признание, содержащееся в скрытом виде в похоронной или мемориальной церемонии.
Кроме этого, люди, которые любили усопшего, должны иметь возможность выразить свои чувства и принять участие в своего рода последнем прощании. Дальше, если эти люди испытывают в связи с потерей человека, которого они хорошо знали, всем знакомое чувство нереальности, им нужно дать возможность перестроить как свое сознание, так и свою подсознательную психику в соответствии с тем, что факт смерти в действительности свершился.
Ни человеческое достоинство, ни мудрость не требуют подавления эмоций перед лицом смерти. Нормальное выражение горя не является несовместимым с разумным самоконтролем и может служить здоровым очищением и выходом из состояния эмоционального напряжения. О чем следует определенно сожалеть, так это о превращении скорби о смерти любимого человека в малый культ постоянного траура.
Обряды, связанные со смертью, представляют из себя своего рода искусство и должны воплощать в себе определенную красоту. По-моему, они должны подчеркивать коренное родство человека с природой и глубокие социальные связи, присущие опыту; они должны быть лишены сентиментальности, показной пышности и мрачности.
Но какие бы улучшения мы ни осуществляли в человеческих обычаях, в какой бы степени мы ни сокращали опустошения, причиняемые преждевременной смертью, как бы спокойно мы ни смотрели на перспективы лично нашего индивидуального конца, потеря близких и дорогих нам людей всегда будет для нас тяжелым ударом, в особенности если эта смерть внезапная или преждевременная.
Было бы попросту легкомыслием желать или требовать, чтобы люди вели себя в подобных случаях абсолютно по-иному. Когда Джонатан Свифт услышал, что умирает Стелла, женщина, которую он любил всю жизнь, он написал в одном из своих писем: «Я придерживаюсь того мнения, что нет большего безумия, чем вступать в слишком сильную и тесную дружбу, которая всегда будет делать несчастным того из друзей, кто остался в живых».
Понятно, что Свифт, подавленный горем, мог проявить подобные чувства. Но его мнение не выдерживает серьезной критики; мы не можем отказываться от высших человеческих отношений только для того, чтобы избежать жестокого прощания в момент смерти. Между людьми всегда будут жить самые пламенные чувства; и там, где они живы, там должно быть признано раз и навсегда, что смерть не может быть принята беззаботно, что на нее нельзя реагировать одним пожатием плеч.
Сильная любовь, когда наступает смерть, приносящая разлуку, неизбежно влечет за собой сильную печаль. И мужчины и женщины, которые не боятся глубоких переживаний жизни, не захотят избежать эмоциональных последствий смерти.
«Смерть, пожирающая любовь» — одно из наиболее удачных выражений Шекспира. Когда родители теряют сына или дочь, не вышедших из возраста цветущей юности, или любящий супруг теряет свою жену, или жена — мужа, находящегося в расцвете сил, все философии и религии в мире, в независимости от того, обещают они бессмертие или нет, не могут устранить воздействие этой жестокой трагедии на близких или смягчить ее.
Возможно лишь страдать и терпеть, быть, насколько это позволяют силы, твердым стоиком. Правда, благосклонное время постепенно смягчит удар, нанесенный смертью. Далее, широкие интересы и глубокие связи с обществом, выходящие за пределы круга друзей и семьи, тоже могут в значительной мере поспособствовать облегчению боли. Все это верно. Но трагичность остается. Воздействие удара, наносимого смертью, может быть смягчено, но не может быть устранено.
Ламонт Корлисс
Свежие комментарии