Отрывок из книги дореволюционного историка А. Петрушевского «Рассказы про Суворова».
Суворов в Турине
Во время марша к Турину жара стояла страшная; Суворов то садился в карету, то ехал верхом, но обыкновению на казачьей лошади. Карета была старая и неуклюжая; купил ее Суворов у казаков, запрягались в нее обывательские клячи, за кучера, сидел какой-нибудь крестьянин, на запятках торчал кривой Суворовский повар Мишка. Австрийцы глядели, разинув рот, на своего главнокомандующего и на весь его чудной распорядок: Русским было это уже не в диковину. Пересаживаясь из кареты на коня, Суворов часто уезжал вперед, слезал с лошади, ложился где-нибудь в тени и смотрел на проходившие войска. Отсюда, совсем нечаянно для войск, он шибко выезжал на дорогу, бойко перескакивая чрез широкий ров, пристраивался к какому-нибудь полку, ехал между солдатами, беседовал с ними, балагурил. Завидев его, задние спешили вперед, отставшие прибавляли шагу, все приободрялись, глядели бойчее и теснились вокруг.
Когда до Турина оставалось уже не очень далеко, Суворов обогнал колонну и поехал вперед. Ехал он так часа четыре, войска далеко остались позади. При нем находилось всего 3 – 4 человека из близких да конвой из десятка казаков, без проводника, а в Турине сидели Французы. Донской атаман Денисов заступил Суворову дорогу и сказал, что дальше ехать нельзя, что Французы могут захватить в плен. Суворов отвечал, что ему надо повидаться с Шателером, который был послан с несколькими полками вперед. Денисов вызвался за ним съездить, лишь бы Суворов остановился; Суворов согласился. До Турина было уже близко; Денисов поскакал туда, отыскал Шателера и вместе с ним вернулся.
Сделав нужные распоряжения насчет взятия города, Суворов проехал еще немного вперед и остановился у фонтана. Давно уже был слышан грохот французских пушек, а теперь стали долетать и ядра. Недолго думая, Денисов ухватил Суворова поперек и побежал с ним в сторону. Озадаченный Суворов вцепился ему в волосы, назвал его «проклятым» и спрашивал с негодованием, что он делает. Денисов спустил его с рук во рву и потом обманом отвел еще дальше от опасного места. Суворов поворчал, но послушался и остался тут ночевать.
Наутро Турин был окружен союзниками, и коменданту, генералу Фиорелла, послано письмо с предложением сдаться. Комендант отвечал дерзко и грозился стрелять по союзникам, если они не очистят городского предместья. Суворов велел готовиться к бомбардировке и штурму. К счастию помогли сами туринцы, они встали бунтом на Французов и впустили союзников. При этом сотни три Французов перебито и полонено, столько же попалось больных в руки союзников и кроме того 400 пушек, 20,000 ружей и великое множество разных военных запасов. Фиорелла с остальными 3,000 Французов заперся в цитадели, т. е. в городском крепком замке, и прислал сказать Суворову, что в отместку изменникам туринцам будет стрелять по городу, пока союзные войска из него не уберутся.
Все это происходило 15 мая [1799]. Ночью комендант сдержал слово и засыпал город бомбами. Жители Турина пришли в отчаяние, но Суворов за них заступился. Он велел написать коменданту, что если он не уймется, то будут выведены вперед, под выстрелы, пленные и больные Французы. Угроза подействовала, и Фиорелла пообещал не стрелять по городу, если Суворов даст слово не нападать на цитадель с городской стороны. Суворов дал честное слово, и городское управление принесло ему глубокую благодарность за его человеколюбие.
До этого времени союзникам удалось завладеть несколькими крепостями и городами, где засели Французы, а 15 числа получено донесение еще о трех, очень важных. Такие радостные события были отпразднованы в Турине 17 числа, Утром отслужено у Суворова благодарственное молебствие по чину православной церкви, а потом он поехал на торжественное богослужение в католический собор. Ехал он в богатой карете, в полной парадной форме; вокруг него скакали верхом генералы русские и австрийские; народ теснился по всем попутным улицам и радостно кричал. После молебна Суворов задал у себя обед, а вечером поехал в театр, куда его позвали нарочно. Когда он вошел в театр, все встали и приветствовали его громкими криками. Потом поднялся занавес, и открылось изваяние Суворова, залитое огнями, окруженное оружием, цветами и лавровыми венками. Суворов прослезился от умиления и с глубоким почтением кланялся на все стороны. Когда он возвращался домой, у всех домов горела иллюминация и среди огней блистали буквы его имени.
Великий выпал на долю Суворова почет, но еще больше выносил он неудовольствий и огорчений, только они не всякому были видны. Нелады его с австрийским императором и [его министром] Тугутом росли. Исполняя повеление своего Государя, Суворов решил восстановить [уничтоженное незадолго до этого французами] сардинское королевство и призвать в Турин короля. Из Вены все это отменили и всякими подобными делами приказали ведать не Суворову, а его подначальному [австрийскому] генералу, Меласу. Кроме того подтверждено, чтобы он, Суворов, держался в военных делах только того, что ему указано, и от себя бы ничего важного не выдумывал и не прибавлял. А чтобы еще больше связать ему руки, Тугут завел между австрийскими генералами своих шпионов, которые доносили обо всем прямо в Вену. Они худо исполняли приказания Суворова и развели в делах такую путаницу и непорядок, что Суворов очутился как муха в паутине. Вместо приязни и дружества, стала в Австрийцах видима зависть и народилась между союзниками рознь.
Сказывались эти зависть и рознь и в большом, и в малом; можно для примера указать хоть на продовольствие войск. Край был богатый и обильный, а они часто нуждались; хлеб был дурно испечен, из порченой муки, мясо несвежее; иногда вместо говядины давали ослятину. Приходилось брать самим, что находили под рукой; австрийское начальство завопило и обозвало Русских грабителями. Не раз бывало и так, что Русские голодали, а Австрийцы нет; про сухояденье же и говорить нечего, так часто выпадало оно на долю Русских. Однажды, на переходе, с десяток русских солдат уселись на берегу реки, жевали хлеб и ложками пили из реки воду. Наехал Суворов и спросил: «что, ребята, вы тут делаете?» «Итальянский суп хлебаем, ваше сиятельство», – отвечали солдаты. Суворов подсел к ним, поел хлеба, похлебал воды, очень похвалил итальянский суп и сказал, что теперь совсем сыт. Садясь на лошадь, он прибавил, как будто к слову, что Французы недалеко и что у них разного харча пропасть; надо только до них добраться, а дело не станет за приправой к супу.
Обидно и горько было Суворову выносить неприятности и несправедливости австрийского правительства, которых он не заслужил. Он насмешливо писал в Вену, русскому послу графу Разумовскому, что Австрийцам было бы гораздо выгоднее делать всякие пакости не ему, Суворову, а Французам. Тем паче было обидно Суворову, что он успел в полтора месяца очистить от Французов почти всю северную Италию, а в Швейцарии за это время австрийский эрцгерцог Карл ничего не сделал. Успел бы он, Суворов, и больше, но ему из Вены вязали руки и заставляли брести по указке. Однако как ни мешали ему неразумный Тугут с товарищами, все-таки не могли скрутить его совсем, как крутили бывало австрийских генералов. Так и в Турине воля с него не была снята, пока не успели прислать ему нового указа после взятия города. Поэтому, зная цену времени на войне, он сидел тут недолго, оставил генерала Кейма для осады цитадели, а сам пошел к Александрии, чтобы оттуда двинуться, по полученной вести, против [французской армии генерала] Моро
Дороги были очень испорчены дождями, но войска шли скоро, особенно русские. Одному австрийскому генералу Суворов написал: «спешите, деньги дороги, жизнь человеческая еще дороже, а время дороже всего». Но 2 июня, в Александрии Суворов узнал уже доподлинно, что опасаться ему нужно не Моро, а [другого французского генерала] Макдональда, который вдруг объявился в тылу и побил на голову австрийский отряд Гогенцоллерна. Суворова эта весть не озадачила; он еще поблагодарил Бога, что догадался заранее придти из дальнего Турина.
Свежие комментарии