— БУМ! БУМ! БУМ! — стучит по ступенькам подъезда мой старый чемодан. Я и не пытаюсь его приподнять, чтобы хоть как-то избежать столь громкого возвращения домой. Если честно, мне уже плевать.
Ключей от родительского дома у меня, конечно же, нет. Я с грустью вспоминаю красную косметичку, в которой они хранятся и по сей день, уютно устроившись в третьем ящике спального комода. Но когда уходишь от мужа, то как-то не думаешь о всякой мелочи, спрятанной в старых шкафах.
Вздохнув и расправив сутулые плечи, я жму на звонок.
Папа открывает дверь, с интересом разглядывая мои спутанные волосы, помятый внешний вид и огромный чемодан, послушно ожидающий вердикта у моих уставших ног.
— Катя?
— Привет, пап.
Я виновато улыбаюсь, затаскивая свой измученный саквояж в нашу старую квартиру.
— Да, оставь ты его, — решительно заявляет папа, пресекая мои попытки дотащить побитый чемодан с оторванным колесом прямиком в свою комнату. — Проходи.
Он ведет меня на кухню и, не спрашивая, включает новенький красный электрический чайник.
Я устало мою руки, пока папа разливает в две большие кружки свежую заварку.
— А мама где? — спрашиваю я, приседая на столь родной бежевый угловой диванчик. Папа садится напротив меня и размешивает в кружке сахар.
— Катя, что ты тут делаешь? — вместо ответа изрекает он.
Я неуклюже развожу руками.
Сказать, что больше не выношу собственного мужа — не поворачивается язык. Но ведь не объяснять папе, что ушла я из гордости, красиво хлопнув дверью, чтобы удовлетворить чувство собственного достоинства?
— Мы разводимся, — несмело отвечаю я, хватая в руки первую попавшуюся печеньку. — Поссорились и…
Папа внимательно смотрит на мои неуклюжие движения. Печенюшка не лезет в рот, поэтому я виновато крошу ее в чашку.
— Понятно…
— Он меня совсем не понимает,— добавляю я, стыдливо рассматривая трещинки в белой поверхности стола.
— Ясно…
— И мы постоянно ссоримся…
Папа задумчиво отпивает новый глоток чая. Я так устала, что лишь грустно киваю на его невысказанные упреки.
— Катя, а помнишь нашу соседку? Бабу Глашу?
Я киваю, удивляясь столь резкой смене темы.
— Лет двадцать назад, когда мы только переехали, у нее пропал шестилетний сын.
Папа встает и подливает себе еще чайку.
Я нетерпеливо ерзаю на диване, мечтая побыстрей выслушать поучительную историю и залезть в кровать.
— Не спать! — отец улыбается, пригрозив мне пальцем.
Я киваю, отпивая новую порцию чая и, подавившись плавающими в нем остатками печенья, начинаю неуклюже кашлять.
Папа с улыбкой постукивает мою спину. Меня невольно успокаивает столь нежный отеческий жест.
— Мы всем домом очертело искали парнишку. А когда я пробегал мимо открытого люка, то решил в него заглянуть.
Интересно, чем его история связана с моим разводом? Я все никак не могу понять мораль. Голова начинает неприятно болеть: сказывается долгая мучительная ссора с благоверным, сбор чемоданов и два часа не самой приятной поездки на старинном и дребезжащем автобусе.
— Не спи, Катюш, — тихо шепчет папа, подливая мне чай. — Сейчас ты все поймешь.
Я осоловело киваю, откидываясь на жесткую спинку дивана.
— В общем, мальчишка лежал там. Упал, пока бегал по двору. Я уж не знаю, как его тогда вытащил, чуть сам не упал в тот поганый люк. Но в ту ночь я принес сына счастливой Глафире.
Я вновь киваю. На тело наваливается тяжесть. Папа задумчиво улыбается.
— А наша баба Глаша ведь, настоящая колдунья, — отец подмигивает мне, заканчивая свой рассказ.
Я, наверное, слишком устала, чтобы понять мораль его слов. Или наша сумасшедшая соседка сможет своими магическими способами помирить меня с осерчавшим мужем?
— Глафира, за тобой должок! — вдруг громко говорит папа, стукнув по столу. От неожиданности я открываю слипающиеся глаза.
В коридоре стоит старая, морщинистая бабка и неодобрительно рассматривает меня заплывшими глазами. Я вздрагиваю, удивленно хлопая ресницами. И как она тут оказалась?
— Не положено, Саныч, — противно дребезжит она старым и мерзким голосом. Я испуганно вжимаюсь в кресло.
— Обещала – выполняй! — сердито отвечает папа. Я с каким-то благоговейным ужасом рассматриваю бабу Глашу, злобно прищурившую глаза.
Старуха подходит к столу, и меня передергивает от ее старческого запаха. Что она вообще делает в нашей квартире?
— Катя! — папа смотрит мне прямо в глаза. — Запомни, муж тебя любит, поэтому поменьше его пили… И бросай курить — вредно это для здоровья, тебе детей еще рожать!
— Но…
Присутствие колдовской бабульки все еще сбивает меня с толку.
Черт, и как он узнал, что я курю?
— Я тебя люблю, Катюша, — папа нежно улыбается.
В следующий момент старуха со всей силы бьет меня чем-то твердым по голове.
Я падаю, хватая ртом вдруг ставший столь тяжелым воздух. Все тело наливается свинцовой тяжестью, и кажется, что каждая клеточка безумно вопит от боли.
Это и есть чертова магия? Если да, то уж лучше я помирюсь с мужем и без колдовских рецептов.
Я открываю глаза.
— Жива! — кричит над моим ухом незнакомый мужской голос. Я морщусь от боли, пытаясь прийти в себя.
Странные воспоминания наполняют тяжелую голову. Я бегу через дорогу… Машина выпрыгивает из-за поворота и бьет меня в живот. Больно… И очень хочется спать… А потом…
Я широко раскрываю глаза.
А ведь папа умер два года назад…
— Кладите ее на носилки, — распоряжается над моим ухом все тот же мужской голос.
— Держись, девочка! Слышишь? — обращается он уже ко мне.
Я больше не хочу спать. Во рту стоит вкус черного чая с бергамотом, которым папа щедро отпаивал меня несколько минут назад. В голове все еще слышны неодобрительные крики бабы Глаши, которая умерла уже лет десять назад.
Но отец все же заставил ее вернуть меня к жизни...
Ekaterina PERONNE
Свежие комментарии